Ленинградский феминизм 70-х годов, или диссидентский, или
позднесоветский феминизм возник как движение в 70-е годы в Ленинграде в
среде неофициального искусства, самиздата. Причины и особенности его
формирования и сейчас вызывают острые дискуссии и еще не имеют
устоявшейся исторической и теоретической версии. Как могло возникнуть
движение за права женщин в стране победившего равноправия? А если
никакого равноправия в СССР не было, то почему столько лет (до конца
семидесятых годов прошлого века) это не было предметом публичного
обсуждения ни в официальных изданиях, ни в самиздате? И почему именно в
конце семидесятых существование равноправия между мужчинами и женщинами в
нашей стране оказалось под сомнением? Декларация о равноправии мужчин и
женщин в советской реальности сталкивалась с патриархальная традицией
возлагавшей на женщину деятельность по организации быта и ведению
домашнего хозяйства. Таким образом, женщина несла двойную нагрузку, что
препятствовало осуществлению ее прав как на саморазвитие, так и на
свободное время. Кроме того, при всех прочих равных условиях, у мужчин
всегда был приоритет при приеме на работу, если только иное не
предписывалось особо оговоренными правилами. Причина была официально
недекларированная: женщина всегда может уйти в отпуск по беременности
или по уходу за больным ребенком. Таким образом, постоянно нарушалось
равное право мужчин и женщин на труд. Традиционное для мужского
сознания, а потому часто и неосознаваемое мужчинами высокомерное и
унижающее женщину отношение к ней и ее творчеству вызвало внутреннюю
потребность женщин из среды неофициального искусства осмыслить
проблематику и выразить себя в общественном движении и собственном
творчестве.
Н. Малаховская, редактор легендарного феминистского журнала «Мария»,
анализируя ситуации, предлагает начать с рассмотрения, кем именно и в
какой среде это равноправие было поставлено под вопрос. В
неопубликованном интервью она говорит, что феминизм в Советском Союзе в
конце семидесятых возник по той же самой причине, что и феминизм в
Западной Европе в начале семидесятых годов: не как реакция на угнетение
женщин, таящееся в недрах общества, невысказанное, а потому и
неосознаваемое, а как реакция на высказываемое и открыто проявляющееся
унижение конкретных женщин и женского начала вообще, которое
обнаружилось — как это ни парадоксально — в среде борцов за
освобождение.